окончание текста предыдущего сообщения:
На этом, собственно, и заканчивается биография Карлавача как призового скакуна. Дальше идет самое грустное в его жизни.
Тяжелое стихийное бедствие, постигшее Ашхабад, сместило на время интересы людей. Людям было не до скачек. К тому же некоторые колхозные руководители, не слишком обременяющие себя желанием за заботами дня усматривать перспективу будущего, решили, что коневодство вообще не заслуживает внимания. К числу таких руководителей принадлежал и новый председатель колхоза имени Ворошилова. Человекон был молодой, энергичный, убежденный поклонник машин и самому лучшему коню предпочитал потрепанный «газик».
— Будущее решает техника! — безапелляционно заявил он на правлении колхоза. — Эти архаические одры нам совершенно ни к чему — только зря жрут корм да людей от дела отрывают. Надо избавиться от них!
Слово башлыка — закон, и коней начали продавать, порой за смехотворно низкую цену. Не все, конечно, разделяли точку зрения ретивого руководителя, поэтому пользующихся широкой известностью скакунов колхоза имени Ворошилова охотно покупали другие колхозы, чабаны, люди, живущие в песках. Судьба тех коней, которых не поторопились купить, оказалась более печальной — их безжалостно сдали на мясокомбинат. И вскоре, за исключением жидкого косяка племенных лошадей, которые находились на дальних горных выпасах и не мозолили глаза новому председателю, в колхозе остался один Карлавач.
Поначалу башлык относился к нему более благожелательно, нежели к его собратьям. Не берусь судить, что здесь играло роль — прихоть ли, всеобщая любовь, которой пользовался Карлавач, редкая красота коня или его многочисленные призы и грамоты. Так или иначе, но карающая десница обходила его до тех пор, пока башлык не возгорел желанием прокатиться на Карлаваче. Неизвестно, что между ними произошло, свидетелей не было. Но видели, как злой председатель прошел к своему дому, бормоча сквозь зубы: «Я тебе покажу кусаться, скотина безмозглая... я из тебя колбасу сделаю!..»
Предполагали разное. Конюх, например, утверждал, что Карлавач совершенно не переносит запаха спиртного. Мухаммедкули-ага придерживался иной точки зрения: Карлавач в башлыке врага своего чует, поэтому и разъярился.
На утро в конторе правления произошел такой разговор:
— Держать в колхозе одного коня нет никакого смысла. От него одни убытки — нужен клевер, нужен конюх. Всё это бьет по карману государства, подрывает колхозный бюджет. За это нас никто не похвалит. Сегодня же сдайте его на мясокомбинат.
— Весть о том, что участь Карлавача решена, дети моментально разнесли по домам. Старики собрались и, возглавляемые Мухаммедкули-ага, пришли к башлыку.
— Зачем пожаловали, почтенные аксакалы? — вежливо встретил их председатель. — Какая государственная забота привела вас ко мне?
Старики сказали.
— Ты, сынок, человек грамотный. Мы тебя уважаем и почитаем, хотя ты иной раз и торопишься с решениями. Всех наших коней мы лишились по твоему распоряжению. Но мы молчали, хотя кони эти были гордостью нашего колхоза. Теперь ты решил сдать на мясо коня, который принес нам всесоюзную славу. Это несправедливо. Мы в свое время работали в колхозе, трудились не покладая рук, чтобы вы, молодые, могли учиться, стать нашей достойной сменой. Теперь мы просим тебя не губить Карлавача. Все расходы по его содержанию мы берем на себя, мы даже согласны возместить колхозу ту сумму, которую заплатил бы за коня мясокомбинат.
— Хорошо, — поколебавшись, решил председатель, — старших надо уважать, я принимаю ваше ходатайство. Но и вы, аксакалы, поймите, что не имею я права допускать анархию, передавая имущество колхоза в частные руки. Обещаю вам, что Карлавача на мясокомбинат не сдадим. Его отвезут в Маныш, где выпасаются наши племенные лошади.
— Двум взрослым жеребцам не ужиться на выпасе, — возразил Мухаммедкули-ага, — Карлавача не примет косячный вожак, будет драка.
— Ничего, как-нибудь помирятся, — усмехнулся башлык и, отметая дальнейшие возражения, жестко закончил: — все, почтенные аксакалы! Я уважил вашу просьбу, уважайте и вы мое положение.
Аул невелик — всего одна улица, и по ней, привязанный к седлу ишака, шел Карлавач. Дети бежали вслед, окликая его по имени, взрослые провожали сочувственными взглядами, а он, словно понимая свой позор, брел, не поднимая головы.
Когда они прошли мимо дома Мухаммедкули-ага, конь вдруг с силой рванулся. Ишак от рывка присел на задние ноги, сидящий на нем человек упал, а Карлавач, оборвав ремень, потрусил во двор Мухаммедкули-ага. Можно как угодно расценивать это, но никто из очевидцев не сомневался, что конь искал помощи у своего истинного хозяина и друга.
На мою недоверчивую реплику рассказчик только пожал плечами:
— Я видел это сам. Видел, какими глазами конь смотрел на старика Мухаммедкули-ага, как он дышал, положив ему на плечо голову. Конь был большой и сильный, а старик — маленький, щуплый, но, честное слово, Карлавач жался к нему, как стригунок к матке. А когда прибебежали посланные башлыком люди и стали тащить Карлавача, он рассвирепел, вырвался, стал гоняться за людьми. Одного даже крепко цапнул зубами за плечо. И стоило им выскочить со двора, он сразу стал смирным, как ягненок, и снова начал ласкаться к старику.
Чтобы избавить Карлавача от дальнейших унижений, Мухаммедкулиага сам отвел его на колхозную конюшню. Даже не отвел, не то слово. Просто старик сказал: «Пойдем, сынок...» — и направился со двора. А конь шел рядом с ним, волоча по пыли повод. И люди, видевшие это, отводили глаза, скрывались в дом от тягостной картины.
Оставшись один, Карлавач снова разбушевался. Он никому не давался в руки, носился по двору фермы, как злой дух, развевая гриву, бил задом. Его с трудом путем различных ухищрений поймали, свалили, связали ноги и погрузили в полуторку.
По дороге в Маныш сопровождающие полностью отвели свою душу — ругали коня последними словами, пинали ногами, били палкой. А он притихший, покорный, только вздрагивал и смотрел вопросительно, не понимая, чем заслужил такое отношение к себе.
Не лучше встретили Карлавача и его собратья. Отъевшийся на вольных кормах вожак косяка яростной бурей налетел на пришельца и погнал его прочь от маток с жеребятами. Карлавач покорно принял и это. Он ушел и стал пастись в одиночестве на склонах ущелья. Трава там была похуже и место опасное, потому что по ущелью частенько подкрадывались барсы, особенно охочие до мяса молочных жеребят, но не упускавшие случая напасть и на двухлетка или матку. Табунщики, которым сопровождающие Карлавача расписали коня в самых черных красках, преисполнились к новичку неприязнью и не препятствовали ему бродить по ущелью — пусть ходит, скорее барс задерет, хлопот меньше.
Барс пришел на рассвете, когда верхние отроги ущелья уже явственно прорезались на бледнеющем небе. Карлавач с недоумением наблюдал за стелющимся по земле незнакомым существом. Он не знал, что можно ожидать от него, не похожего ни на собаку, ни на человека с кнутом, однако на всякий случай перестал жевать и насторожился.
Барса удивляло поведение коня. Натурой хищника он определил, что конь заметил его, но почему-то не ржет от страха, не скачет сломя голову по тропе мимо скалы, откуда барсу было бы очень удобно прыгнуть ему на спину. Внезапно предутренний ветерок, мечущийся по прихотливым изгибам ущелья, донес до ноздрей коня запах зверя. Карлавач весь подобрался. Голос инстинкта подсказывал: «Беги, спасайся!», но Карлавач не поддался страху, сделал шаг вперед. Сбитый с толку, барс неуверенно прыгнул, промахнулся, но режущая боль обожгла бок коня. Он всхрапнул, оскалил зубы и кинулся на врага. Барс отмахнулся растопыренной когтистой пятерней. Карлавач отскочил и кинулся снова.
Вдалеке тревожно заржали матки, панической разноголосицей откликнулись жеребята. А Карлавач продолжал сражаться. Ему удалось лягнуть зверя задними ногами. Не услел тот оправиться, как конь ударил еще и еще раз. Барс уже не помышлял о нападении, он пытался уклониться от сыплющихся на него сокрушительных ударов копыт, пытался улизнуть подобру-поздорову. Карлавач не давал ему передышки, пока, наконец, последним мощным ударом не швырнул обмякшее тело зверя в глубину ущелья. Только после этого он заржал победно и звонко, как не ржал, может быть, никогда в своей жизни. По его боку, по морде струились, застывая, черные полосы крови, а он стоял, подняв голову к розовеющим вершинам тор, стоял изваянием яростной красоты и силы.
Таким увидел его пастух, прибежавший с ружьем на выручку к
•косяку. Он рассказал об этом своим товарищам, и те тоже восхищались невиданным, никогда не слыханным мужеством коня. Они захотели изменить свое отношение к нему, но Карлавач не отозвался на ласку людей. Он скалил зубы, и пастухи махнули на него рукой: живи как знаешь. И он стал жить по-прежнему вольно и одиноко, не принимая людей и не принимаемый табуном. Теперь он мог бы на равных потягаться с косячным жеребцом, но тот благоразумно не задевал Карлавача, лишь уводил кобыл подальше от него, тем более что одна из маток, самая красивая и легконогая, частенько посматривала в сторону пришельца.
Весть о новом подвиге изгнанника долетела до аула. Мухаммедкулиага, тяжело переживающий разлуку со своим любимцем, не выдержал, пренебрег немощью возраста и болезни и отправился в дальний путь на Маныш.
Карлавач узнал его издали. И не побежал, а пошел навстречу, легко, еле-еле касаясь копытами земли. Он непрерывно кивал головой, словно здоровался со стариком. Может быть, он просто ржал, а может, действительно, жаловался на свои невзгоды. Он подошел, положил морду на плечо Мухаммедкули-ага. Старик обнял его, дрожащими руками стал гладить коня по лбу, по шрамам, оставленным когтями барса. И Карлавач заплакал. Заплакал и Мухаммедкули-ага.
Так они стояли рядышком, конь и человек. У бывшего хозяина кривились и дрожали губы, когда он шептал:
— Потерпи, сынок, потерпи, друг... Знаю, плохо тебе. Знаю, одиноко тебе. Но ты не горюй. Придет наше время, все будет хорошо... Я слабый человек, а ты — конь, ты — сильный... Тугодумы считают тебя злым, но я знаю, что ты очень добрый, только не на кого тебе излить свою доброту. Потерпи, сынок, еще немножко...»
Два дня Мухаммедкули-ага гостил у пастухов. Два дня он рассказывал им о Карлаваче. А тот пасся рядом, то и дело поглядывая на старика. Он не отходил дальше чем на десять шагов, хотя вокруг уже не оставалось травы. И Мухаммедкулиага, замечая это, то и дело менял место. По вечерам конь подходил поближе к костру и тихо дышал за спиной старика. Казалось, он спит. Но, обернувшись, Мухаммедкули-ага неизменно встречал огненные блики в конских глазах.
Это была их последняя встреча. Когда старик уходил домой, Карлавача пришлось привязать на двойную привязь. Он рвался и громко ржал. Ржал, упрекая, негодуя, умоляя.
Мухаммедкули-ага рассказывает обо всем. Но, когда доходит до этого места, голос его рвется, глаза мутнеют слезами, и он торопливо уходит от собеседника в другую комнату. Может быть, кто-то трезвый и рациональный назовет это старческой сентиментальностью, но я понимаю и по-человечески разделяю чувства старика. По-моему, искренняя, сердечная любовь человека к животному — большое и прекрасное чувство, не принижающее, а возвышающее человека.
Досказать осталось совсем немного.
Мнение Мухаммедкули-ага на какое-то время возымело действие — Карлавача решили вернуть на колхозную ферму. Но вскоре опять отправили в горы, потому что он рвался на волю. Он дичал все больше и больше, характер у него становился вздорным и драчливым. Он бил и гонял косячного жеребца, отказываясь, однако, занять его место во главе табуна, кусал и тиранил молодняк. Пастухи ругали его, гонялись за ним с кнутом и палками. При всем при том они в один голос утверждали, что Карлавач ни разу не ударил матку, не обидел молочного сосунка, хотя сердито сопел и фыркал на жеребят, когда те, играя, подбегали к нему. Кстати, и сами жеребята вовсе не боялись сердитого отшельника.
Порядок в табуне нарушился, косяк потерял стройность и цельность, лошади нервничали, дрались. Выведенные из себя пастухи решили стреножить Карлавача. Но и стреноженный он оставался неукротимым.
Однажды снова появился барс. То был смутный и тягучий час между тьмой и рассветом, когда спит вся природа, даже хищники. Но барс был голоден и жаждал не отдыха, а теплого, упоительного вкусного мяса.
Зверь хорошо помнил полученный от Карлавача урок и поэтому, уловив запах своего грозного противника, попытался обойти его стороной, направившись туда, где дремали беспечные жеребята.
Но и конь обострившимся чутьем дикаря приметил зверя. Рванулся к нему, не раздумывая, однако путы на ногах сковывали движения. Барс бледной тенью заскользил между камней к жеребятам. И тогда Карлавач заржал во всю мощь своих могучих легких призового скакуна. Он прыгал из всех сил за барсом и ржал, предупреждая о смертельной опасности жеребят, маток, вожака табуна.
Голос тревоги услышали. Резким отрывистым кличем вожак поднял табун и галопом повел его в сторону от ущелья. Разочарованный в своих ожиданиях барс несколько мгновений колебался: не попытаться ли, вопреки своей кошачьей породе, догнать тихоходного сосунка? Но тут надвинулась громада Карлавача. Барс яростно, не помня себя от злости, прыгнул на виновника неудачной охоты. Карлавач принял бой, позабыв, что люди спутали ему ноги. Это и решило исход схватки. Когда на шум прибежали пастухи, их помощь уже не требовалась.
— Я предал его! — горестно воскликнул Мухаммедкули-ага, узнав о трагической и гордой смерти Карлавача. Все предали его! А он погиб, спасая жизнь других. Я похороню его своими руками!
Нашлись такие, которые назвали желание старика сумасбродством. Однако, когда Мухаммедкули-ага повез останки Карлавача на кладбище, за машиной двинулась без малого половина аула. Шли и стар и млад, и лица у людей были печальны, словно они действительно провожали в последний путь человека, а не коня.
Вот и вся история Карлавача, которую мне рассказали и которую я вспомнил, придя на кладбище, где в особом погребении лежит славный ахалтекинский скакун Карлавач. И еще я вспомнил, что, отлежавшись от своих немощей, Мухаммедкулиага решил посетить место, где принял свой последний бой Карлавач, где одержал он свою последнюю победу над сердцами людей. Там внимание старика привлекла красавица-кобыла, возле которой, взбрыкивая и раздувая по ветру пушистую метелку хвоста, резвился беломордый жеребенок. Ничем не походил он на Карлавача, но у старика почему-то заныло сердце, и он осведомился у подпаска, чей это стригунок. Подпасок ответил, что наверняка не знает, но матка та самая, которая уходила от косяка к Карлавачу. «Его сын! — воскликнул Мухаммедкулиага. — Сын Карлавача!» — и заторопился к жеребенку.
Но это уже совсем другая история.
П. КАРАЕВ
перевод Т.Кудрицкой