У меня один с Фбешных друзей взялся пересказывать Шевченко кацапскаю мовю) Вот, злободневненько))
Oleksandr Stukalo
Любите, чернобровые,
кого угодно,
но только не русских солдат.
Они чужие люди, любят шутя, шутя бросают, потом идут по зову барабана, а девушка гибнет в родном селе, а мать, убитая горем, тоже долго не протянет.
Екатерина была примерной дочерью. Носила воду, пекла хлеб, заплетала косу. Но влюбилась в русского солдата, и пришлось решать вопросы.
Солдат хорошо целовался, щекотал подбородок небритостью и носил красивые залихватские усы. Екатерине было девятнадцать, солдату - двадцать три. Любили они друг друга ровно месяц. Потом солдат уехал, а Екатерина осталась, беременная мальчиком. В деревне её начали презирать, вымазали ворота дёгтем. Мать с отцом жили бедно, на отшибе, а после всей этой неприятной истории вообще нос из дому не казали.
Мальчик родился крепкий, доношенный, румяный. Назвали Иваном.
Ночью Екатерина выходила в сад и тихонько плакала.
Днём носила сына к местам былой любви, напрасно отыскивая среди весенней буйной поросли прошлогодние чувства.
Когда сын немного подрос, мать с отцом не выдержали и прогнали дочь из дому.
Екатерина решила идти в Москву пешком. Она почему-то думала, что восемьсот километров для молодой девушки не крюк, а уж тем более не крюк для полуторагодовалого Ивана. Первую ночь переночевали под Броварами. Днем пошел снег. После дневного перехода оказались в селе под Козельцом и попросились переночевать. Старик, жилистый и загорелый, ничего не спрашивал. Постелил на полу, дал теплой воды, хлеба, сыру и молока.
За полночь проснулись: по полю громко ехал отряд на лошадях.
"Русские", - уверенно, чуть шепеляво, произнес старик.
"Пойду посмотрю", - хрипло сказала Екатерина, надела тулуп и взялась за дверную ручку.
"Постой. Сами войдут".
Вошли. На пороге стоял усатый кавалерист.
- Отец, накорми, а?
- Да откуда же мне взять столько еды. Хлеб есть, вода есть, а больше ничего и нету.
- А девку где взял? Твоя?
Екатерина встала напротив кавалериста.
- Что, не узнаешь?
- Нет.
- Ну и ладно. Куда ж тебе. Всех не упомнишь. А сын-то - твой!
Усатый мелко засмеялся.
- Отравить бы тебя... - мечтательно протянула Екатерина.
- Трави, - залихватски подмигнув, предложил солдат. Он знал, что травить никто его здесь не будет.
Но ошибался.
В воде, которую старый хозяин вынес отряду русских солдат, был мышьяк. И они все умерли. До одного. Где-то за Коптями, в районе поворота на московскую дорогу. Вороны им выклевали глаза, никто их не хоронил по-человечески, их припорошило снегом, и только лишь по весне крестьяне обнаружили на поле двадцать три трупа.
- Жизнь, - сказал один из обнаруживших. - Жизнь - она такая.
